8d5b5172     

Карамзин Н М - Остров Борнгольм



Н.М. КАРАМЗИН
ОСТРОВ БОРНГОЛЬМ
Друзья! прошло красное лето, златая осень побледнела,
зелень увяла, дерева стоят без плодив и без листьев,
туманное небо волнуется, как мрачное норе, зимний пух
сыплется на хладную землю - простимся с природою до
радостного весеннего свидания, укроемся от вьюг и метелей
- укроемся в тихом кабинете своем! Время не должно
тяготить пас: мы знаем лекарство от скуки. Друзья! Дуб и
береза пылают в камине нашем - пусть свирепствует ветер и
засыпает окна белом снегом! Сядем вокруг алого огня и
будем рассказывать друг другу сказки, и повести, и всякие
были.
Вы знаете, что я странствовал в чужих землях, далеко,
далеко от моего отечества, далеко от вас, любимых моему
сердцу, видел много чудного, слышал много удивительного,
многое вам рассказывал, но не мог рассказать всего, что
случалось со мною. Слушайте - я повествую - повествую
истину, не выдумку.
Англия была крайним пределом моего путешествия. Там
сказал я самому себе: Отечество и друзья ожидают тебя;
время успокоиться в их объятиях, время посвятить
страннический жезл твой сыну Маину (Во время древности
странники, возвращаясь в отечество, посвящали жезлы свои
Меркурию.), время повесить его на густейшую ветвь того
дерева, под которым играл ты в юных летах своих ,- сказал
и сел в Лондоне на корабль Британию , чтобы плыть к любез
ным странам России.
Быстро катились мы на белых парусах вдоль цветущих
берегов величественной Темзы. Уже беспредельное море
засинелось перед нами, уже слышали мы шум его волнения -
но вдруг переменился ветер, и корабль наш, в ожидании
благоприятнейшего времени, должен был остановиться против
местечка Гревзенда.
Вместе с капиталом вышел я па берег, гулял с покойным
сердцем по зеленым лугам, украшенным природою и
трудолюбием, - местам редким и живописным; наконец,
утомленный жаром солнечным, лег на траву, под столетним
вязом, близ морского берега, и смотрел на влажное
пространство, на пенистые валы, которые в бесчисленных
рядах из мрачной отдаленности неслися к острову с глухим
ревом. Сей унылый шум и вид необозримых вод начинали
склонять меля к той дремоте, к тому сладостному
бездействию души, в котором все идеи и все чувства
останавливаются и цепенеют, подобно вдруг замерзающим
ключевым струям, и которое есть самый разительнейший и
самый пиитический образ смерти; но вдруг ветви потряслись
над моею головою... Я взглянул и увидел - молодого
человека, худого, бледного, томного, - более привидение,
нежели человека. В одной руке держал он гитару, другою
срывал листочки с дерева и смотрел на синее море
неподвижными черными глазами своими, в которых сиял
последний луч угасающей жизни. Взор мой не мог встретиться
с его втором: чувства его были мертвы для внешних предме
тов; он стоял в двух шагах от меня, но не видал ничего, не
слыхал ничего. - Несчастный молодой человек! - думал я. -
Ты убит роком. Не знаю ни имели, ни рода твоего; но знаю,
что ты несчастлив!
Он вздохнул, поднял глаза к небу, опустил их опять па
волны морские - отошел от дерева, сел на траву, заиграл па
своей гитаре печальную прелюдию, смотря беспрестанно на
море, и запел тихим голосом следующую песню (на датском
языке, которому учил меня в Женеве приятель мой доктор
NN):
Законы осуждают
Предмет моей любви:
Но кто, о сердце! может
Противиться тебе?
Какой закон святее
Твоих врожденных чувств?
Какая власть сильнее
Любви и красоты?
Люблю- любить ввек буду.
Кляните страсть мою,
Безжалостные души,
Жестокие сердца



Содержание раздела